Южаков Владислав

“Бутылка портвейна”

Бутылка портвейна

Бутылка портвейна разбилась о камень
И сладкую влагу впитал чернозем.
Скажи, что мне делать с твоими руками?
Скажи, где другую бутылку возьмем?

Прости мне, что речи горячи и пылки,
Прости обороты с началом на “ё”.
Ведь ты же не просто разбила бутылку -
С бутылкой ты сердце разбила мое.

Летят самолеты, плывут пароходы,
Привычной дорогой идут поезда.
И будут еще за портвейном походы,
Но счастья не будет уже никогда.

Пускай ореол романтизма развеян,
Пускай нам уже не поют соловьи,
Но я не забуду бутылку портвейна,
Весну и дырявые руки твои.

Карта мира

На беззаботно-белом корабле
С названием “Советская Литва”
Мы вспоминали старика Рабле,
А также толстяка Гаргантюа.

Пересекая в ночь балтийский мрак,
Теряясь среди сотен новых лиц,
Нам улыбался господин Ремарк,
Надраивая черный обелиск.

К утру, осоловевшие весьма,
Исследуя пролив Па-де-Кале,
Мы вспоминали старика Дюма,
Разыскивая рюмки на столе.

Проделав в океане миль пятьсот,
Мы наблюдали незабвенный сон -
Как песенку про ром и мертвецов
Нам напевал сэр Роберт Стивенсон.

Под тихий шепот пальмовых ветвей
На золотых кубинских берегах
Нам грезился Эрнест Хемингуэй
С бутылью джина в жилистых руках.

Пускай любые штормы впереди -
Мы твердо знаем: будет все путем!
Мы карту ни за что не отдадим!
Мы с атласом нигде не пропадем!

Но кончен путь и все огнем гори!
Подняв с паркета пожелтевший лист,
Уборщица ворчала у двери:
“Опять в библиотеке нажрались!”

Отцы и дети

Не трогайте грязными лапами
То, что сделано папами!

Пилоты

Мы летели в самолете
И плевались как могли.
“Что же это вы плюете?” -
Закричали нам с земли.

“Или, может, вы заснул?
Или вы разлили квас?
Или, думаете, пуля
Не достанет снизу вас?”

Зря ребята этим летом
Собрались на покос -
В аккурат перед рассветом
Разбомбили мы колхоз.

Призвание

Вы так сильны, Вы так легки,
Вы так умны, так интересны!
Иные грезят непотребством -
Однако, Вы не из таких.

Моя ранимая душа
Чиста доселе не напрасно:
Лишь девственность всегда прекрасна,
Лишь непорочность хороша.

Но Вы - призвание мое.
Я вам отдамся беззаветно.
Подобно “Унесенным ветром”,
Мы будем счастливы вдвоем.

Я так мечтаю Вас обнять
И прочих глупостей наделать…
Когда бы Вам не двадцать девять,
Когда бы мне не тридцать пять.

Без Вас мне жить не суждено,
Как не прожить без песни барду,
Но все же сбрейте бакенбарды
И перестаньте пить вино.

Еще смените аромат,
Костюм немодного фасона,
И славным маршем Мендельсона
Мы подытожим наш роман.

Как нам светло! Как хорошо!
Открыта к радости дорога!
Мы на нее шагнем с порога…
Как Вы сказали? Сам пошел!

Вверх и вниз

Был вечер невозможно синий,
Когда безумный полуночник
Почувствовал, как зимний иней
Схватил его за позвоночник.

Веселый шелест шумный шествий
Негромко доносился снизу,
И по гнилой дырявой жести
Он робко подошел к карнизу.

Над замерзающей страною
Звезда невзрачная парила,
И, глядя в небо ледяное,
Он перелез через перила.

Из тьмы нестройно и несложно
Толпа разгульная ревела,
А он улегся осторожно
На козырек заиндевелый.

В сомнамбулическом пожаре
Он языком тихонько щелкнул
И торопливо начал шарить
По стылым кирпичам хрущевки.

Порою слуховые окна
Даруют щедрые подарки,
И он, от напряженья взмокнув,
Извлек на свет бутылку “Старки”.

А наша жизнь - поверьте, братцы -
Проста как школьная задачка.
Жене вовек не догадаться,
Где нынче спрятана заначка

Праздник

Под пенье непорочных душ,
Под звон последнего гроша
Я принял алкогольный душ,
Халатом шелковым шурша.

Алло, маэстро, врежьте марш!
Будите сонных горожан!
Пускай веселый вечер наш
Навек запомнят сторожа!

Под вонь общественных параш,
Под скрежет ржавого ножа
Я вышел на крутой вираж,
Сломав ворота гаража.

Под грохот барабанных кож
По черным улицам кружа,
Я как две капли был похож
На быстрокрылого стрижа.

Под танец оголенных плеч,
Под хохот юного пажа
Я ей шептал, пытаясь лечь:
“Голубушка, как хороша!”

…Под скрип твоих тяжелых лыж
Я пробудился в неглиже
И услыхал: “Не спи, малыш,
А то замерзнешь на меже…”

***

Марусины слезы II
или
двадцать лет спустя

Авто не гудят.
На ходиках полночь.
Мой муж - негодяй,
Мерзавец и сволочь.

Опять по блядям
Мотается в стужу.
Мой муж - негодяй.
Верните мне мужа.

Вдохновение

Я комкал листы тетрадные,
Я пробовал рифмы модные -
Слова весьма безотрадные,
Стихи никуда не годные.

Вдыхая пары азотные,
Я мучил бумагу вредную…
А где-то за горизонтами
Звучали литавры медные.

Качались прибои пенные,
Случались амуры тайные,
Плескалось вино отменное,
Вливаясь в ковши хрустальные…

Всходила луна неспелая,
И где-то поближе к полночи,
Подумав, казал несмело я:
“Ну что ж, погодите, сволочи!

Не век вам купаться в радости!”
И с миною безобразною,
Приняв двести грамм для храбрости,
Нажал я на кнопку красную.

Взметнулись хвосты ракетные
Под муз безумное пение…
Непросто к поэту бедному
Приходит порой вдохновение.

***

Эта девушка любит дерзости,
А когда говорит пошлости,
Достигает вершин мерзости -
Вплоть до колик в брюшной полости.

До обеда малюет рожицу
И не прочь обнажить ножки.
Любит яблоки с тонкой кожицей
И сухое вино - немножко.

Надевает короткие платьица,
Если дело идет гладко.
Ну, а если дела не ладятся,
Обзывает меня гадко.

Я творю для нее подвиги
В ожидании бурных романов.
Только ей это все по фигу.
Ей же, блин, подавай гурманов!

Бритых, выглаженных, холеных,
Разбирающихся в культуре.
Идиотов самовлюбленных…
Так и дал бы по шее дуре!

Больная любовь

Я к Вам пришел в ноль-ноль часов,
Вы потушили свечи,
И шепот наших голосов
Наполнил поздний вечер.

Во тьме стыдливая стена
Ковром скрывала тело.
Лишь круглолицая луна
На нас в окно глядела.

Я звал: “Росу любви слизнем!
Вы бесподобны, Люба!”
И восхитительным огнем
Горели наши губы.

Вы мне шептали как во сне:
“Не вынесу разлуки!”
И в полуночной тишине
Сплетались наши руки.

Но ночь расплавилась как воск
И растеклась в недели.
Вы растерли прежний лоск
И блеск куда-то дели.

И в сердце страсти нет уже,
И мы не станем ближе.
Но что так сильно жжет в душе
И так же сильно - ниже?!

В поисках истины

Они негодовали люто,
Когда про них болтали где-то:
Мол, безответственные люди,
Но интересные поэты.

В который раз услышав это,
Они вскричали: “Хрен на блюде!
Мы гениальные поэты
И замечательные люди!”

Но жены (старые коровы),
Чураясь всякого обмана,
Сказали прямо и сурово:
“Вы подлецы и графоманы”.

Техника безопасности

В. Смирнову

Вечером вдвое на пилораме,
Отделяя бревна от ветвей,
Мы дышали винными парами,
Пригубив “тринадцатый” портвейн.

Ты мне говорил, что я шалава,
Что не хороша и не нова.
Я тебе сказала: “Слушай, Слава,
Ты ответишь за свои слова…”

…И когда в тебя впивалось жало,
Не сказал ты ровно ни гу-гу,
Лишь нога прерывисто дрожала
И синели пальцы на снегу…

Черная дыра

Я пил кефир, вдыхал эфир,
И услыхал в эфире:
“Из-за проклятых черных дыр
Все бед в нашем мире!

Мы скоро сдохнем от хандры
Никчемно изученной.
Все это - происки Дыры
Невероятно черной”.

И я, подобно кенгуру,
Помчал по белу свету,
И эту Черную Дыру
Мечтал привлечь к ответу.

Путем вселенского добра
Я шел легко и споро.
Меня любили фраера
И уважали воры.

И наконец пришла пора
Кончать с тоской земною:
Большая Черная Дыра
Зияла подо мною.

Гип-гип ура! Пошла игра!
Из сопла рвется пламя.
Умойся, подлая Дыра,
Горючим и соплями!

Нет, братцы, весь я не умру!
Плевать, что песня спета!
И прямо в Черную Дыру
Ушла моя ракета…

…Будильник всхлипнул в шесть утра
О времени московском:
“Какая Черная Дыра?!
Ты бредишь, Циолковский!”

И снова койка, конура,
Сосед во власти мести,
И неизменная дыра
На интересном месте.

Но неужели счастья нет,
Когда в волнах эфира
Парит среди чужих планет
Пакет из-под кефира?

Птица

Мне для счастья ничего не надо.
Трепетно по клавишам стуча,
Я играю “Лунную сонату”
И рифмую вечное “свеча”.

В суете кисейных занавесок,
В пелене невыразимых снов,
В ворохе подвязок и подвесок
Я рифмую “кровь”, “любовь” и “вновь”.

Взмахивая крыльями халата,
Я лечу над тихою рекой…
Но опять не выдали зарплату,
И любимый убежал к другой.

В городе насилье и растленье.
Квартиранты склонны к тошноте.
Да на ой мне это просветленье?
Лучше бензин я сидела в темноте.

За окном - одна большая дуля.
За дверями - полные нули.
Не сложилась жизнь. Опять надули.
Снова на мякине провели.

Но в который раз сплетаю звуки,
Глухо бормоча себе под нос:
“Убери свои большие руки
От моих распущенных волос…”

Жизнь моя - нестрелянная птица.
Я гребу поломанным веслом,
Чтобы,
умирая,
воплотиться
В пароходы,
в строчки
и другой металлолом.

Жестокий романс

За окном догорали огни.
Под ногами хрустела посуда.
Ты меня убеждал: “Прогони!”
Я тебе отвечала: “Не буду!”

Карамель оплывала в горсти.
На столе прокисала сметана.
Ты меня умолял: “Отпусти!”
Я тебе отвечала: “Не стану!

Зря ль с тобой совершала грехи?
Зря ль на кухне варила спагетти?
Зря ль тебе посвящала стихи,
Что висят на гвозде в туалете?

Для того ль я ночей не спала
От нетрезвого конского храпа,
Чтобы ты, закусив удила,
Смылся в сером пальтишке из драпа?

Вопреки быстротечным годам,
Вопреки макаронам на ужин,
Я тебя никому не отдам!
Впрочем, ты никому и не нужен…

Так что, милый, не бейся в узде!..”
И вдогонку законченной фразе
Колыхались листки на гвозде
И журчала вода в унитазе.

Еврейская революционная.

Среди бесконечных похмельных синдромов,
Среди окровавленных пьяных уродов,
Мой друг, в ожиданьи грядущих погромов
Поднимем бокалы за дружбу народов.

Среди нескончающихся революций,
Среди комиссаров, пожаров и грязи,
Мой друг, в ожиданьи последних поллюций
Поднимем бокалы за чистые связи.

Поднимем и вспомним, как было вначале,
Когда мы плевали на грязные орды…
А впрочем, ты слышишь - уже постучали.
На выход с вещами, жидовская морда!

Дни

Дни как карты из колоды -
Полустерты, непонятны.
Посреди пустынь бесплодных
Миражей пустые пятна.

Главное - не перепутать
Где там туз, а где шестерка.
Дни как ноги лилипутов,
Растоптавших пол-Нью-Йорка.

Дни как руки великанов,
Что сто грамм поднять не в силах.
Дни как волны океанов,
Превратившихся в трясину.

И смердят среди болота
Острова Гнилых Сокровищ.
Дни как карты из колоды.
Жаль, что новую не вскроешь.

Замкнутый круг

Воробей сидит на крыше.
Кошка ходит по перилам.
Ты не спи, родная. Слышишь:
Я иду к твоим перинам.

Я иду к твоим портретам,
К потолкам и занавескам,
К самоварам разогретым,
К тонким чашкам с белым блеском.

К песням, что поются хором,
К допотопной радиоле,
К полуночным разговорам,
К светлой доле, к нежной боли.

К воркованию в кровати.
К тишине. Покою. Скуке.
К сонным фразам: “Может, хватит?”
К объяснимости разлуки.

К мысли: “Как же там Марина?”
К пожеланью хлопнуть дверью.
Кошка ходит по перилам.
По двору кружатся перья.

Деревня

Вот уже который год
Ставни на окошке.
Раньше я любил фагот,
А теперь - гармошку.

За буфетом пауки,
Таракан на стенке.
Раньше я писал стихи,
А теперь - статейки.

Недоеденный кусок,
Тусклый блеск бутылок.
Раньше я стрелял в висок,
А теперь - в затылок.

В тишине, во тьме, в глуби
Вспомни жизнь иную.
Раньше я тебя любил,
А теперь ревную.

P. S.
…Впрочем, хватит из говна
Делать экскременты.
“Раньше были времена,
А теперь…”

Средняя полоса

Порнографический бардак,
Постельная неделя.
Вино, духи, бесцветный лак,
Царапины на теле.

Проулки спрятались в тени,
И с наступленьем ночи
Она сказала: “Извини,
Наш марафон окончен”.

Она сказала “ухожу”
Легко, как будто в шутку,
И в тысяче похожих шуб
Ее исчезла шубка.

А он, предвосхитив финал
(Вот память - хоть ты тресни!),
Мучительно припоминал
Возможные болезни.

Он для нее такой как все -
Ни первый, ни последний.
…Мы жили в средней полосе
Обычной жизнью средней.