Владимир Мисюк

Из книги “Письма осени”

“Вот я думаю, стать волосатым паромщиком мне бы…”
Н. Рубцов

По реке бы поплыть, по реке,
Хоть бревном в неторопком плоту.
Без любви, без тоски, налегке,
Мимо родины в рыжем цвету.

Ни о чем не вздыхая в пути,
Плыть себе незаметно вперед.
Птица-осень вот-вот прилетит
И с собою меня заберет.

Даже сном не касаясь ни с кем,
Плыть и плыть (как же невмоготу!),
По реке, по протяжной реке,
Хоть бревном в неторопком плоту.

Старуха

Последняя солнца улыбка,
На взводе уже холода.
Старуха, сухая как скрипка,
На лавке сидит как всегда.

А лавка - не лавка - корыто!
И мимо текут племена,
И всеми она позабыта,
И всех позабыла она.

Надменные губы поджаты,
Недвижно, как время, лицо.
Россия, ты так виновата
За скорбь ее и пальтецо.

А ты все летишь без оглядки,
И в месиво - кровь и любовь.
Лишь солнечный зайчик, заплатки
Считая, сбивается вновь.

Не может же быть, что ошибка
Вся жизнь! Не о том разговор.
Старуха, сухая как скрипка,
Ни слова не скажет в укор.

***

Журавлиного клина
Слышу крик вдалеке.
Время маткой шмелиной
Шебуршит в кулаке.

Но уже перепалка
С неизбежным слаба.
Замедляется прялка,
На которой - судьба.

Знать, напрасно боролось
Пламя с мертвой золой.
Память, сила и голос
Поглощаются мглой.

Все подводит итоги
Бытия на земле.
Похоронные дроги -
Разлагаться и тлеть.

Солнце осень сырая
Скупо цедит меж туч,
О придуманном рае
Согревая мечту.

Утреннее шоссе

1
Вот и осень встает на постой.
Утро. Солнце. Дорога. Мы двое.
Тополя в чешуе золотой
Заплывают в стекло лобовое.

2
Не печалься, зима далека.
Ты не бойся, потрогай, подруга,
Как на ощупь гладка и крепка
Тополей золотая кольчуга.

3
Ветер только словами сорит,
Понарошку еще налетая.
Нестерпимо на солнце горит
Тополей чешуя золотая.

4
Да, пора листопада придет.
Да, ветвей разожмутся объятья.
Тополиное злато спадет,
Как монисто с цыганского платья.

5
Даже зная, что тоже умру,
Видеть осень земную так сладко!
Тихо-тихо шуршит на ветру
Тополей золотая облатка.

6
Подставляй же под руку плеча
И посмотрим, как мерно из вида
Исчезают, сияя в лучах,
Тополей золотых пирамиды.

***

Когда этот город уснет
И голуби угомонятся,
Любимая к сердцу прильнет -
Покрепче обняться.

Когда фонари расцветут
И ветер завоет надрывно,
Руками ее оплету,
Как плющ - неотрывно.

И время отпустит курки,
И ночь, растранжирив запасы,
Продлится, всему вопреки,
До смертного часа.

***

Очнитесь, кончается лето.
Кончается жизнь. С кондачка
Решил я, что солнце поэта
Горит горячее. Пока
К нему простирал я ладони
И тратился на ерунду -
Закончилось лето. На троне
Сижу одиноко и жду:
Не громкого стука, а ставен
Удара. Нет - взрыва хлопка!
А время, как дряхлый Державин,
Стоит с кистенем у виска.

Из книги “Стихотворения”

Садилось солнышко тишком.
Асфальт под коркой льда.
Я шел по городу пешком,
Незнаемо куда.

Мне было некуда спешить,
Никто меня не ждал.
Пытаясь тщетно разрешить -
Жизнь счастье иль беда,

Я шел и шел, едва живой,
А может, мертв слегка.
Смотрел, потупясь головой,
На кончик башмака.

Мой дом возник из темноты,
Как серая скала.
Когда-то здесь вращалась ты,
Как звонкая юла.

Вращалась ловко целый год,
Кружила мне мозги.
Увы, закончился завод
И не видать ни зги.

И я остался одинок,
Как пень в глухом лесу.
Я, под собой не чуя ног,
Домой себя несу.

Пришел к дверям. Наддал ключом.
Шагнул в пустую тьму.
Подумал: счастье ни при чем,
А горе ни к чему.

В заброшенной деревне

Дом бревенчат, пол дощат.
Тусклый свет и я - анахорет.
Разгружаю бревна сигарет,
Так, что легкие трещат.

Нужно в печь подбросить дров.
Поглядеть с опаскою в окно,
Что-то подозрительно темно
В самом лучшем из миров.

Дом бревенчат, пол дощат.
Ни души со мною рядом нет.
Тусклый свет и бревна сигарет…
Мыши пакостно пищат.

сестре Люде

О мальчике Кае и Герде
Я думал под шелест дождя.
О маленькой жизни и смерти,
Любимое имя твердя.

О том, что измученный снами
Я вижусь с тобой иногда.
О том, что с рожденья за нами
Одна надзирает звезда.

О том, что беспечное счастье
Состарилось, к нам не спеша…
Но детское помня участье,
Отчаянье гонит душа.

И память, как кошку лаская,
Чтоб дольше не быть одному,
Я думал о Герде и Кае
В затопленном льдами дому.

Он

Пьет и вдрызг напивается пьяным,
Так, что речь неподвластна рассудку.
Он становится черным шаманом -
Нет предела камланиям жутким.

Он вопит о грядущей потере
Всех единственно-нежно-любимых,
О России, растоптанной вере,
Об ушедших в себя пилигримах.

О животной осмысленной злобе,
О душе - попрошайке убогой.
О младенцах, убитых в утробе
Той, которую знал недотрогой.

О землице сырой в изголовье
Мертвой мамы на сиром кладбище,
И глазами, налитыми кровью,
Проклинает свое пепелище.

А потом, головой виноватясь -
На загаженный стол, как на плаху,
Засыпает, чураясь кровати,
В три погибели корчась от страха.

А на утро - считает богатство -
Трояки по дырявым карманам.
Сознавая свое святотатство,
Пьет… и вновь напивается пьяным.

***

Все это не враки -
Дни жизни - на убыль.
У старой собаки
Шатаются зубы.

Спешит виновато
От злобного взгляда.
А я то, а я то…
Ни слова, не надо!

Но бесповоротней
С душой и любовью.
Спешишь в подворотню
И харкаешь кровью…

Кафе “Каштан”

“Все лишь бредни - шерри-бренди…”
О. Мандельштам

Мой день сегодня посвящен
Твоим губам.
Глазам тоскующим еще
И погребам.

Где льется легкое вино,
И потолки
Покрыты сажей вороной
И так низки!

Ходил по старым адресам -
Нашел один,
Где улетает в небеса
Косяк гардин.

В углу заплеванном сижу,
Жую мундштук.
И взглядом ласковым слежу
За всем вокруг.

Как ловко женщина снует
Столов среди!
“Мускат” в бокале подает
И ассорти.

Краплю черемуховый сад
Твоим вином,
И головой - вперед, назад,
Как метроном.

И горько мыслю: почему,
Зачем не спас
Любовь Герасима - Муму,
Хоть водолаз?

А также думаю о том,
Что будет там,
Где тень не бродит за котом,
Где Мандельштам?

И шустрым счетчиком такси
Стучат мозги:
Сусанин, родненький, спаси,
Хоть каплю зги!

Ведь ты - шедшая - ушла…
Шуршащий шелк.
Капкан любовный пополам
Сломался, щелк!

Пусть запах прошлого разлит,
Гортань свербит.
Но кол осиновый забит,
И стон забыт.

Губами еле шевеля -
Последних “сто”.
Юлой вращается земля,
И я - под стол!

Но, вышесказанное - бред,
Туман, бурьян…
Но взятки-гладки, спросу нет,
Я в стельку пьян.

***

Зимний день отсветил приталенный.
До весны восемь долгих дней.
Зло чернею кругом проталины,
Как провалы в душе моей.

Распостылые, дни бездарные,
Что вы стоите на весах?
И слова как ряды базарные -
Только ругани голоса.

Только жалобы - мол, обидели,
Обсчитали, мол, на пятак.
Что талантлив я - не увидели,
А удачлив, мол, лишь дурак.

Жду хохочущий, свет оскаленный, -
Он прогонит тоску взашей!
По весне пропадут проталины
И провалы в моей душе.

Из книги “Легкая музыка”

“Доволен я своей судьбой...”
В. Ходасевич

“Доволен я буквально всем…”
Н. Рубцов

Доволен я не знаю чем.
Наверное иным.
Я тоже пью, я тоже ем -
Положено земным.

Но почему, ответь, тогда
Душа моя болит?
И даже снов белиберда
Ее не веселит?

***

Она убегает, не любит, не хочет.
И ножницы ног по асфальту стрекочут.

Ах, я одинок и несчастен отныне.
Я глупо стою, отражаясь в витрине.

И вижу, как там, за спиной, в буераке
Брачуются две молодые собаки.

Так что же мне, право, к ушедшему жаться?
Ведь жизнь на планете должна продолжаться!

И женщине новой, навстречу идущей, -
Мой взгляд кобелиный, голодный, зовущий!

***

Ты смиренна, как овечка.
Дай тебя я обниму!
Ты похожа на узбечку,
И немного на уздечку,
И немножко на хомут…

***

Комаров налетела рать.
Очевидно, хотят сожрать.

Комаров налетела тьма.
Эй, жена, ты сошла с ума?

Все делишки свои бросай
И надежу свою спасай.

Бейся смело с любой руки,
А потом пироги пеки.

Песенка обывателя

Посмотрю на окно -
Беспросветная жуть.
Ну а мне все равно -
На диване лежу.

Пусть средь северных льдов,
Пусть средь сумрачных плит
Замерзает Седов
И Коперник горит.

Пусть горит демократ,
Пусть горит коммунист,
Лесбиянка, кастрат,
Гомосексуалист.

Пусть мир сходит с ума
За гроши за свои.
Ближе, ближе, кума -
Полдивана твои…

Демонстранту

Что ты, сука, носишь транспарант?
Вспомни, как горбатился Рембрант?
Если б ты работал, как Рембрант -
Не носил бы, сука, транспарант.

У телеэкрана

До печенок экраном высвечен,
Если б понял - стал сам не рад.
Из какого дерьма ты высечен,
Несгибаемый демократ.

Скорбно-лирическое

“Высотка” срезана туманом.
Собачий холод, как зимой.
Как надоело утром рано
Брести на Пресню, Боже мой!..

Как надоело, Боже правый,
Глядеть на эту срамоту,
Мести метлой асфальт корявый,
Под песню “Яблони в цвету”.

Какие финики, в натуре?
И кто из нас в своем уме?
Побудешь в дворнической шкуре -
Напишешь “Яблони в дерьме”.

“Высотка” срезана туманом.
Собачий холод, как зимой.
Я дворник. Я бываю пьяным.
Не надо лажи! Боже мой…

Белоснежка и семь гномов

В маленьком, белом домике
Белоснежка жила и гномики.

Гномы в детке души не чаяли
И губили ее нечаянно.

Даже первый, что самый старенький,
Никогда не читал Макаренко.

Налегли они на питание,
Трудовое забыв воспитание.

Подросла, подросла красавица -
Великану и то не справиться.

Ночкой темной, не хрустнет веточка,
Убежала с мужчиной деточка.

В маленьком, белом домике
Пьют запоем и плачут гномики.

Категорическое

Распечатаю. Выпью немедленно. Но!
Заявляю, что это совсем не смешно.
Это страшно, когда спозаранку
Жизнь опять превращается в пьянку.

***

Милый мой глазик,
Карий, хороший…
Что ж ты рыдаешь?
Ты же не брошен!

Пьян твой хозяин,
Пьян в дребезину…
Ну-ка, в дорогу -
Веди к магазину.